Рейтинговые книги
Читем онлайн Расстрелять! – II - Александр Покровский

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55

— Мы во вторую очередь пойдём,— говорили они армянам,— сначала вас выгонят, потом за нас примутся. Бить не бьют, но скоро начнётся.

Когда-то вечерний Баку был очень красив. Особенно летними вечерами. Было что-то праздничное в его неторопливом вечернем увядании — этакий арабский праздник прохлады: днём город плывёт в мареве, а вечером всё оживает, люди идут по бульвару, улыбки-фонари-фонтаны… Так, во всяком случае, было. Сейчас Баку очень торопится: прохожие огни, машины — всё это движется в ускоренном темпе, и кажется, всё это движение в любой момент готово к резкому изменению своего направления. Люди более всего напоминают овчарок: при встрече они вскидывают голову и какое-то время внимательно рассматривают подходящего.

Вокзал — суетлив, горяч, бестолков и благоухает вонью; как всегда, неизвестно, с какого пути отправляется поезд, как всегда, выясняется, что он уже десять минут стоит перед тобой, но нигде не обозначено, что именно он отправится до Кафана.

— Ничего, ничего,— говорят носильщики,— садитесь, этот пойдёт.

В кафанском поезде собраны самые плохие вагоны: они разбиты, без стёкол, в купе — запах устоявшейся кислятины человеческих лёжек, в туалетах — дикие, разбитые корыта унитазов. Мухи, по-моему, кочуют из Баку в Кафан и обратно и чудесно размножаются по дороге. На верхней полке я нашёл хорошо сохранившийся скелет курицы. Скелет полетел в окно. Поедем с открытым окном, от духоты и зловония за 16 часов можно околеть. До отправления минут двадцать, а вагон всё ещё пуст. Интересно, идёт ли именно он до Кафана, или я сел не туда? Я прошёлся по вагону и в одном купе обнаружил пассажирок — это армянки; видно по светлым волосам, по одежде и по тому, что они говорят на русском языке, азербайджанки говорили бы по-азербайджански. Армянки пугаются моего неожиданного появления и успокаиваются, как только я заговариваю по-русски. Они сообщают мне, что точно — этот поезд идёт до Кафана. Я возвращаюсь к себе и усаживаюсь у окна. Раньше этот состав был битком набит армянами и азербайджанцами. Сейчас и те, и другие ездят только по острой необходимости. Хорошо бы, чтоб в моем купе вообще никто не ехал. За десять минут до отхода поезда появляются мои попутчики — трое азербайджанцев.

Я сидел у окна и наблюдал за ними: двое — толстые, шумные, потные, в тесных костюмах и галстуках, несмотря на жару, один лысый, другой с волосами, третий — худенький, небритый, похожий на студента. Все говорят на азербайджанском языке, и говорят они на нём с какой-то нервной гордостью, радостно и торопливо кивая при ответах. Увидев, что я не понимаю, спросили по-русски:

— Извините, а вы кто по национальности?

После этого все трое разом застыли, и тут я понял, что вся эта их радость должна была просто скрыть напряжение, теперь уже разлившееся по купе.

— Русский,— ответил я с усилием. Оказывается, очень трудно говорить, когда собеседник так напряжён.

С этого момента всякий разговор с новым человеком на пути между Баку и Кафаном будет начинаться с этого вопроса. То, что я замешкался с ответом, от них не укрылось; услышав, что я русский, они выдерживают паузу, склонив голову набок, словно проверяют звучание фразы.

— А зачем вы туда едете? В командировку?

— В отпуск.

Напряжение не спадает. На меня смотрят с нескрываемым интересом, с сомнением переглядываясь. В этом переглядывании есть нерешительность, но это нерешительность перед нападением.

— У вас там родственники?

— Друзья.

Пауза, пауза…

— Ваши друзья — армяне?..

— Да.

Напряжение, кажется, достигло своего пика. Я заметил, что во время напряжения шея у вопрошающего становится чуть-чуть толще. Наконец лысый спрашивает:

— А сами вы, извините, откуда будете?

— Из Ленинграда.

— А как вы относитесь к тому, что сейчас происходит в НКО?

— …

— А кем?

— …

Тут они не выдерживают и начинают сразу все:

— …армяне…Они всех купили на свои деньги! Вот вас в Баку кто-нибудь тронул?

— …

— …и не тронет! Вот в соседнем купе едут женщины-армянки, и их никто не трогает, а если б азербайджанские женщины ехали в Армении, их бы выбросили из вагона. В Ереване уже ни одного азербайджанца не осталось, а в Баку сколько армян живёт, и их не трогают и не тронут.

— …

— Нет! Просто мы — мирный народ! Мы не армяне! Они — не мирные люди! Вы знаете, мы же с ними родственники! Да, многие породнились, а теперь мы к ним не ходим.

— …

— А кем вы работаете?

— …

— Они резали наших детей! Уши резали, нос, голову! Знаете, в Карабахе после землетрясения французы-спасатели нашли трубу, заваренную с двух сторон, разрезали её, а там азербайджанские дети! Французы увидели это и сразу уехали, не стали им помогать.

— …э-э-э…эти армяне всех купили. У них, знаете, сколько денег? Мешки! Сейчас в НКО забастовки, никто не работает, а деньги все получают. Откуда у них деньги? Вы знаете, и в Сумгаите всё делали армяне.

— ?..

— Да-да, они ходили и резали армян. Один армянин зарезал четырёх человек. Знаете, какие они жестокие? Как фашисты! А наши даже прятали армян под кроватями.

— Ты знаешь,— говорит тот худенький, небритый, может быть студент, переходя в запале на «ты»,— их три миллиона, а нас — семь! Мы, весь народ как один, встанем и пойдём и умрём за нашу землю! Как один человек,— говорит он и поднимает вверх руку со сжатым сухоньким кулачком, и глаза его горят, и мне вспоминаются те, лысые, голые по пояс, крепкие, как кегли, которые штурмовали с пеной на губах армянские кварталы.

Поезд отошёл в полночь, говорили мы до трёх, а потом они выяснили, что у меня жена — армянка, и замолчали, сказав перед этим что-то друг другу. Они смотрели в пол и улыбались, словно сожалели о потраченном на меня времени, качали головами и говорили: «Нет-нет, ничего, не бойся»,— а я говорил, что не боюсь. «У нас есть азербайджанская пословица,— сказали они,— кто твоя жена по национальности, такой ты человек и есть. Нет, нет, ничего, не бойся».

Мы легли спать. Окно в купе оставалось открытым, и, прежде чем заснуть, я успел подумать: «Сейчас завернут тебя, Саня, в одеяльце и выкинут в окошко, и никто тебя в этой степи не найдёт». А мимо окна с грохотом летела ночная степь, чёрная степь без огней, тело моё моталось на узенькой полке, а в голову лезло: «Завтра будет утро, утро будет завтра…»

Утром я проснулся чуть позже моих ночных собеседников. Я открыл глаза и увидел, что эти милые люди, так любезно оставившие меня в живых, уже вертикальны, выглядели они пожеванно и хмуро, на меня — никакого внимания, я перестал их интересовать, переговаривались они вяло, односложно.

Прощались мы вполне мирно, с шутками:

— Передай привет своим друзьям-армянам.

— Обязательно передам.

Я спросил, где они работают. Двое оказались работниками обкома, а третий, тот худенький и небритый, собиравшийся ещё вчера идти всем народом, оказался служителем муз — выпускником института культуры.

Дальше в купе я поехал один. За окном бежала серая холмистая пустыня с клубками колючек; иногда проскакивали деревья, каналы, канавы, низкие домишки, запутавшиеся в зелени, загаженные станции, гуси, лошади, отары овец и виноградники — всё это быстро продёргивалось мимо скачущей лентой и надолго замещалось всё той же клочковатой пустыней. Равнинный Азербайджан — богатейшая земля, лежащая в беспорядочном хламе,— моя родина.

Состав снижает скорость и медленно ползёт вдоль заграждений. Это граница с Ираном. С нашей стороны — два ряда колючей проволоки на столбах с сигнализацией и пограничные заставы, со стороны Ирана — та же голая равнина без признаков жизни и лишь где-то на горизонте встают холмы; на одном из них белыми камнями выложен портрет Хомейни. Он смотрит в нашу сторону. Ни пограничников, ни заграждений. «Тах-тили-тах, тах-тили-тах»,— стучат колеса, и меня бьёт о стенку вагона. Пути так изношены, что кажется, что поезд когда-нибудь с них соскользнёт, как бусинка с ниточки,— как здесь до сих пор не было крушений?

На одной из станций выяснилось, что от Миндживана в Кафан пойдут только четыре вагона: пассажиров нет, так какой смысл гонять пустые вагоны? Смысла никакого нет, мне пришлось срочно перебираться в соседний вагон, я помог перетащить вещи женщинам-армянкам из соседнего купе. Чего только у них не было: ящики, ящички, посуда, зеркала, стёкла, рамы, карнизы, узлы, коробки — всё, что осталось от нажитого. Вот зеркало, старое зеркало, посмотрите, какое хорошее, как бросить, жалко, всю жизнь жили в Арменикенде, знаете, там наверху, э-э… дом был, двор был, виноград был, всё бросили, а что делать, завтра придут — убьют. А здесь она купила маленький дом, курочки есть, огород, приходите в гости обязательно.

Армянки оживают — в вагоне только свои, улыбаются, разглаживают лица ладонями, скоро конец их мучениям, скоро их встретят мужья. Мужчины боятся ездить по дороге Баку-Кафан, могут убить, поэтому весь скарб перевозят женщины, немолодые, сухонькие женщины. Когда они тащат на себе узлы, на их худых, цыплячьих шеях вылезают все жилы, а мужчины боятся ездить: могут убить.

1 ... 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Расстрелять! – II - Александр Покровский бесплатно.

Оставить комментарий